Владимир Маслаченко: "Для Николая Петровича "Спартак" был маленьким свечным заводиком"

• Эта статья в архиве

Восемь лет назад, 28 ноября 2010 года, не стало великого футболиста и комментатора Владимира Маслаченко. В память о нем публикуем отрывок из книги "Спартаковские исповеди".

Это было всего за месяц до его смерти.

Маслаченко обладал удивительным даром – любой шуткой, репликой, да одним своим видом создать у окружающих хорошее настроение. Видя его, никогда не ворчавшего, не жаловавшегося на жизнь и не проявлявшего иных стариковских наклонностей, хотелось думать, что не возраст управляет человеком, а человек – возрастом. А как иначе, если почти в 75 он катается на горных лыжах, рулит яхтой, работает, сколько и молодым не снилось?


Уже в детстве Маслаченко, заходя ко мне в дом через экран черно-белого телевизора, стал для меня родным человеком. И не потому что я, мальчишка, болел за "Спартак", а Владимир Никитович когда-то защищал его ворота. И не из-за того, что, как он выразился в нашей беседе для "Спартаковских исповедей", "когда комментирую “Спартак”, уши торчат все равно, куда ты их ни засовывай".

Он стал для меня родным, потому что для советского телевидения у него были беспрецедентно теплые, непосредственные, живые слова, интонации, юмор. Маслаченко рассказывал о футболе не по-советски – по-человечески. Недаром он едва ли не единственный из заметных футбольных комментаторов Союза, кто оказался в полной мере востребован и в новое время. Со всеми своими фирменными, неподражаемыми присказками: "Будьте любезны!", "Вот дьявол!" и многими, многими другими...

......
Возможно, наша встреча двумя месяцами ранее стала последним его большим интервью. В тот день Маслаченко готовился к походу на церемонию вручения награды "Гордость России", о чем со смесью этой самой гордости и самоиронии мне и рассказал. После чего начал свое повествование:

– С того момента прошло уже больше 60 лет, но я по сей день его отчетливо помню. Однажды я заснул в спортзале стадиона "Спартак" в Кривом Роге, где пропадал днями и ночами. И меня там в два часа ночи нашла мать. Искали по всему городу, а я безмятежно спал на матах.

Вот с тех очень давних пор и поселилось в моем сердце это слово – "Спартак". По натуре я однолюб. Если уж с женой мы вместе уже 52 года, а это – вредное "производство", тут год за два можно считать (заразительно хохочет)... Вот и с клубом – такая же история. Однажды попав в московский "Спартак", я больше никогда не болтался по командам, хотя возможностей было – не счесть.

Рядом с тем поселком в Кривом Роге, где я жил, находился стадион "Строитель", а до "Спартака" надо было ехать на трамвае. Зато там были интереснейшие для мальчишки водные пространства – одна река, вторая, а между ними какой-то затопленный рудник, глубину которого никто даже и не знал. До и после тренировок мы с дружками бесконечно прыгали в воду с крутых берегов, со скальных участков высотой метров 10-15. Полеты были такие – дух захватывало.

В общем, любил я это место – и полюбил название "Спартак". Тогда ведь, после войны, началась эра великих "Динамо" и ЦДКА. И когда тебя спрашивали, за кого ты болеешь, то добавляли: "За ЦДКА или за “Динамо”?". А я отвечал: "За “Спартак”" – и на меня смотрели как на свалившегося с Луны.

А я и не знал, что такое "Спартак" московский! У нас там было только радио, Вадим Синявский. Но вырос я на стадионе "Спартак" и усвоил, что болеть можно только за него. И командой моей первой, естественно, стал криворожский "Спартак".

....

Пять лет я честно отработал в "Локомотиве", выиграл с ним Кубок СССР (кстати, в финале 57-го года мы обыграли как раз "Спартак" – 1:0), серебряные медали чемпионата. Попал оттуда в сборную, где был вторым вратарем после Льва Яшина на чемпионате мира 1958 года в Швеции. Это время вовсе не было для меня потерянным, и "Локомотиву" я благодарен.

Но мой любимый "Спартак" не мог никуда от меня уйти.


В сборной мы со спартаковцами регулярно встречались. И к тому же чемпионату мира готовились как раз в Тарасовке. Вот "спартачи", как их все называли, и стали звать меня к себе. Особенно усердствовал Толя Масленкин.

Тогда, во время подготовки к Швеции, состоялся мой первый матч в составе "Спартака". Основной состав сборной со Львом Яшиным в воротах, Стрельцовым (в тот момент еще не произошло несчастье), Ивановым, Ильиным, Нетто и другими звездами играл против "Спартака". Учитывая, что вся национальная команда тогда сплошь состояла из "спартачей", условный "Спартак" на самом деле был дублем. Его усилили несколькими игроками из других команд, в том числе мной. Самым известным из моих партнеров был Алексей Парамонов. И мы их "дернули"! После той игры Парамонов, олимпийский чемпион Мельбурна, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я в "Спартак".


Я не пропускал ни одной игры "Спартака" – естественно, когда они не совпадали с матчами "Локомотива". У нас всех были билеты участников чемпионата СССР, которые давали нам право проходить на любой стадион страны. Солидные такие билеты, их до сих пор храню. Так я при первой возможности посещал спартаковские матчи.
...

Тогда, в 59-м, переход мне не разрешили, потому что вмешался министр путей сообщения Бещев, друживший с набиравшим влияние Брежневым. Как это произошло – расскажу чуть позже. В "Локомотиве" мне предстояло отыграть еще до середины 62-го года.
....

В 62-м я должен был играть на чемпионате мира в Чили. Но за неделю до старта во время контрольного матча с Коста-Рикой мне соперник ногой нанес тяжелейший перелом челюсти. Лучший хирург страны делал мне операцию. И за те восемь дней, что я был в больнице, наверное, полстраны у меня побывало. Целые районы делегировали людей, которые привозили мешочек, к примеру, зеленого кофе. Ехали за шестьсот и больше километров. За те дни я стал неплохо говорить по-испански. Слова учил по разговорнику, делать-то было нечего.

Никто не верил, что я вернусь. Профессор, делавший операцию, сказал, что могут быть проблемы психологического свойства, а также осложнения, связанные со слухом.

К тому времени я принял окончательное решение о переходе в "Спартак". Переход не давали три месяца. Я обратился к локомотивским ребятам, с которыми был дружен – они все были на моей свадьбе в нынешней нашей квартире: поймите меня! Они поняли, а 37-летний Виктор Ворошилов благословил. Он, шикарный игрок, так ни разу и не был чемпионом Союза и сказал: "Хоть ты им станешь".

Я уже жил на сборах в Тарасовке, хотя официально мне это было запрещено. Команда тогда заиграла прилично, но вратарская позиция все-таки беспокоила. Во время тренировок, думаю, все, в том числе и Чапай, поняли, что Маслак команде нужен. Кроме того, самостоятельно ездил в Подмосковье, бегал кроссы. Разработал для себя совершенно дикую программу подготовки, основанную на легкой атлетике, от которой нынешние вратари умерли бы. Но для меня это был наркотик. Я тем более должен был вернуться в футбол после той травмы, из-за которой лишился чемпионата мира.

Тем не менее играть мне долго не разрешали. Наконец, перед игрой с "Шахтером" Старостин приехал с радостной вестью – и я вышел на поле. Но руководство так постаралось это событие замять, что даже не объявляло составы команд до стартового свистка.

Началась игра, на заполненных на 80 тысяч трибунах Лужников – гробовое молчание. А потом называют мою фамилию – и шквал оваций. В этот момент я понял, что не зря играю в футбол. И что мечта сбылась: я – в форме "Спартака". Теперь – до конца карьеры.

....

Годом ранее, в 64-м, произошла знаменитая история, как Никита Симонян едва не отчислил из команды Игоря Нетто. Это было при мне. "Торпедо" нам в том матче накидало целую "кошелку", а все потому, что мы не разобрались, как опекать Валентина Иванова. Сцена была такая. В перерыве Никита стал говорить какие-то слова – не столько относившиеся к тактическим моментам, сколько эмоциональные.

А 35-летний Игорь был расстроен вконец. Он всегда имел право слова, потому что если, как организатор, Старостин – это "Спартак", то, как игрок, Нетто – это "Спартак". И он сказал главному тренеру, с которым много лет вместе отыграл: "Никита, да ты не о том говоришь!"

Симонян в запальчивости не совладал с собой даже в присутствии Чапая. И ответил: "А ты вообще молчи! И на второй тайм не выйдешь". Слава богу, потом ситуация нормализовалась. Было собрание, на котором и мне довелось выступить. Но говорил я не о Нетто, а о себе. Занялся самокритикой и сказал: "Естественно, вратарь должен спросить себя: а где он был, когда пять штук забивали?" А Нетто, естественно, остался в команде – кажется, дело ограничилось выговором.

Я горжусь тем, что выходил на поле с ними обоими. Мне безумно повезло: будучи игроком "Локомотива", я играл против Симоняна, и он даже забил мне в Лужниках; выступал с ним в сборной СССР и, кроме того, работал под его тренерским началом. Нас многое объединяет.

.......

Что же касается истории моего ухода из "Спартака", которую я еще расскажу, то в ней Симонян был не при чем, там сыграл роль Чапай. Поэтому у нас с Никитой отношения в полном порядке по сей день.
....

В 66-м году, уже будучи абсолютно спартаковским человеком, я часто общался со Старостиным. К тому времени мне уже очень хотелось понять его феномен. Были мы как-то во Франции, и я спросил: "Николай Петрович, скажите, пожалуйста, мы достигнем когда-нибудь в материальном плане того уровня, что я вижу здесь, в Париже?"

Чапай огляделся вокруг, понял, что лишних ушей нет и ответил: "Боюсь, что и твои внуки до этого не доживут".

Он очень хорошо отдавал себе отчет в реальности происходящего вокруг, и идеологически был совершенно не зашорен. Блестяще знал историю, литературу. Мы ехали от Парижа до Лилля, и он мне едва ли не наизусть рассказывал "93-й год" Виктора Гюго. После чего я задал ему вопрос, почему "Спартак" назвали "Спартаком". Он ответил:

– Ты понимаешь, история о том, что на столе лежала кем-то забытая книжка Джованьоли "Спартак", я бросил на нее взгляд и понял, как будет называться команда, – это красивая выдумка. Мы назвали его так в честь оппозиционного молодежного движения Эрнста Тельмана в Германии, которое тоже называлось "Спартак". В это закладывалась скрытая контрдинамовская идея, но этого никто не должен был понимать – иначе название бы ни при каких обстоятельствах не прошло. Отсюда и романтическая выдумка про Джованьоли.

Такую вот вещь сказал мне Старостин в купе поезда. А я, чувствуя, что его потянуло на откровения, задал еще один вопрос: "А что же все-таки явилось причиной того, что ваша семья была подвергнута репрессиям?" Николай Петрович помрачнел: "Всякое было". – "Но какая основная причина – политическая, экономическая?"

Он посмотрел в окно и хмыкнул. Рассказал, что на братьев Старостиных "повесили" пропажу какого-то состава с продовольствием, который ехал из Польши. Это была официальная версия органов. На самом же деле, по словам Николая Петровича, дело было в том, что в середине 30-х он был в очень тесном контакте с комсомольским вождем Александром Косаревым. Именно с ним они разработали план первого чемпионата Советского Союза, и Косарев, друг и куратор "Спартака", "толкал" этот проект на более высокий уровень.

А потом, когда Косарева репрессировали и расстреляли, "отношения с врагом народа" вспомнили и ему, и его братьям с сестрами. Мне Старостин об этом рассказывал спокойно, потому что к этому моменту Косарева уже реабилитировали.

В тот момент Николай Петрович активно работал над своей книгой "Звезды большого футбола", и тогда появилась третья версия – что все это из-за знаменитого режиссера Мейерхольда. Старостины были очень большими театралами и крепко с ним дружили, и после того, как был репрессирован Мейерхольд, пошли "прицепом". Тогда я сдался, не в силах все это количество версий переварить.

Спустя некоторое время я познакомился с одним парнем, полковником, и наши жены стали общаться. Супруга нового знакомого оказалась суперразведчицей, да и сам он был непрост – был замом руководителя Московского кинофестиваля, курировал литературу, журналистику. Однажды я приехал к нему, собралась компания. Стол "вел" мужик, оказавшийся большой шишкой Лубянки. И как-то зашел разговор о Старостине. И вот этот самый человек, который до того вальяжно восседал во главе стола, вдруг изменился в лице и сказал о Николае Петровиче: "Уголовник, б...!"

После чего разговор на эту тему мгновенно прекратился. То ли там знали больше, то ли так насолил Чапай динамовскому ведомству... Больше затрагивать эту тему не хотелось. Но загадка Старостина от этого не стала менее интригующей.

....