Режиссер Михаил Баркан: "Когда мы проиграли "Динамо", я ревел как резаный"

• Эта статья в архиве

Телевизионный режиссер и кинорежиссер, главный продюсер ТРК «Петербург — Пятый канал», болельщик «Зенита» с начала 1970-х вспомнил походы на стадион вместе с дедушкой, радиотрансляцию финального матча Кубка СССР 1984 года и встре

— Кто впервые привел вас на стадион?

— В первый раз на стадион меня привел дедушка. Это было, страшно сказать, в мае 1972 года, мне тогда было шесть лет. В голове всегда хранится огромное количество ненужной информации, нужное забывается, а отпечатывается что-то неожиданное. Я мало что помню с того возраста, но этот матч отразился в моей памяти в мельчайших подробностях. Это была игра с ЦСКА, а дед у меня был совершенно невероятный болельщик — он болел еще с довоенных времен, застал «Сталинец». И для него ЦСКА был принципиальным соперником, не знаю почему. Допустим, в 70-х или 80-х я не помню такого значимого противостояния с армейцами. Но для моего деда именно этот матч был чуть ли не решающим. Помню, как наши давили и додавили до того, что в конце первого тайма пропустили гол — характерная для «Зенита» история. Потом игра шла довольно грубая, была даже какая-то драка в штрафной. При этом вратарь ЦСКА Астаповский творил какие-то чудеса. А уже ближе к 80-й минуте, по-моему, Зинченко сбили в штрафной, и Садырин забил пенальти. Результат — 1:1. Дед ушел страшно разочарованным, он почему-то был уверен в том, что мы должны раскатать ЦСКА. А я хоть и не испытал радости победы, запомнил этот матч как первый.



— Следующая игра так ярко уже не запомнилась?

— Я помню второй матч «Зенита» в своей жизни — его я смотрел по телевизору. Мы тогда проиграли «Динамо» 1:2. Я ревел как резаный, мне было так жалко, что у «Зенита» не получилось. Меня убрали от телевизора и сказали, что больше никогда к футболу не подпустят.



— В вашей семье дедушка был главным болельщиком?

— Отец больше интересовался хоккеем. А дед был действительно страстным футбольным болельщиком. Причем, по-моему, для него главным было, чтобы играла ленинградская команда. Я помню, что на нынешний «Петровский», тогда стадион имени Ленина, мы с ним ходили глубокой осенью на матч ленинградского «Динамо» с «Даугавой». Кроме нас на трибунах мерзли еще три с половиной человека. И на «Зенит» меня, конечно, водил он. А уже в старших классах школы я стал ходить на футбол более осознанно вместе с друзьями.



— Ваши старшие классы как раз совпали с первыми крупными успехами «Зенита»?

— Это 1980-й — первая бронза. А потом уже был 1984-й, который я помню очень хорошо. В 84-м не было ощущения, что «Зенит» станет чемпионом, хотя играл он очень неплохо. Но рассчитывали мы прежде всего на Кубок. Мы тогда были в походе и трансляцию финального матча с «Динамо» слушали по радиоприемнику «Спидола». После игры было жуткое разочарование — ни Кубка, ни чемпионства, ничего. Уже потом я узнал, как Садырин в раздевалке сказал: «Теперь возьмем чемпионат», — мне об этом рассказал друг, имевший какое-то отношение к «Зениту». Но даже когда возможное чемпионство нарисовалось, я всё равно не верил — мне казалось, что сейчас начнется череда неудач, что «Спартак» нас догонит — не может же всё быть гладко! В итоге всё это завершилось какой-то грандиозной пьянкой. При этом мы ведь не были фанатами — время от времени ходили на стадион, часть матчей смотрели по телевизору, следили за таблицей. Но главным было ощущение торжества справедливости — это наконец произошло. За время своего боления я ведь успел привыкнуть к тому, что чемпионом становится «Динамо» Киев, иногда «Динамо» Минск или Тбилиси, может быть, «Спартак» или «Торпедо». Но мы в любом случае остаемся на обочине. И тут — чемпионы!



Я всегда отдавал должное команде Лобановского, производившей впечатление настоящей машины. Когда на поле выходили Блохин, Колотов, Еремеев, появлялось ощущение, что пасы они могут раздавать не глядя. Грузинский футбол был невероятно артистичным — в Кипиани я был просто влюблен! С ним я однажды пообщался в гостях у друзей своих родителей и просто не мог поверить, что это спортсмен. Он читал стихи и, кажется, даже за роялем немного посидел. А в 1984 году «Зенит» вдруг смог соединить эти две вещи: четкую, слаженную, выстроенную игру со взрывами артистизма в стиле тбилисского «Динамо». Очень здорово, что в 84-м мы стали чемпионами, но я всё равно в первую очередь запомнил саму игру того «Зенита» и вспоминал бы ее, даже если бы мы не завоевали золотых медалей.



— Зарубежным футболом тогда интересовались?

— Что мы знали? Знали Герда Мюллера. Например, я в мельчайших подробностях помню матч финала германского чемпионата мира 1974 года — Кройф против Мюллера. Когда на ЧМ-2010 в полуфинал вышли Германия и Голландия, я как раз говорил своим друзьям, что очень хочу, чтобы эти сборные снова встретились в финале. И чтобы победили Нидерланды — это было бы компенсацией за мои слезы в 1974-м. Я безумно болел за Кройфа, он мне очень нравился. Потом пришла великая сборная Франции. Но мы все-таки не понимали, как устроен их футбол, чем Кройф лучше Блохина. Никогда не было ощущения обреченности, поражение в 1/8 или 1/4 финала воспринималось как трагедия. Когда киевляне взяли Кубок кубков, у меня никаких сомнений в том, что они раскатают этот «Ференцварош» к чертовой матери, не было. Это определялось в том числе слабым знакомством с европейским футболом. Сейчас российские топ-клубы, и в первую очередь «Зенит», укомплектованы отличными игроками, очень сильными индивидуально, но почему-то такого ощущения, что наши всех сделают, уже не возникает.



— Это ощущение зависит от команды или от самих болельщиков?

— Наверное, отчасти и от нас с вами — мы же опираемся на свой опыт. Но, к сожалению, у «Зенита» действительно случаются осечки. Конечно, и «Барселона» проигрывает не самым сильным командам, но у нас это временами может превращаться в неудачную серию. Причем объяснения этому нет, если, конечно, не копаться в глубинах психологии. Но ведь игроки — профессионалы. Вот в хороших американских киновузах готовят режиссеров, способных снять или шедевр, или среднее хорошее кино. За это их и берут крупные компании, которые платят им хорошие деньги. Даже с жуткого похмелья с пустой головой такой режиссер способен развести сцену, объяснить актерам и оператору, чего он от них хочет, и снять так, что сцена эта крепко встанет в фильм. У нас — либо шедевр, либо кино из серии «мама дорогая, как мы могли продуть „Арсеналу“». Хочется иметь ощущение крепкого порога, ниже которого команда не опускается ни при каких обстоятельствах.



— Ваша собственная история боления началась с ничьей и поражения...

— И я очень хорошо помню, как иногда в начале сезона «Зенит» мог оказаться где-нибудь на четвертом месте, но по итогам болтаться в середине или в конце. У меня не было никаких иллюзий. Потому 80-й и 84-й и были чудом. Сейчас мы все ждем другого, просто глядя на состав игроков «Зенита». Хотя я могу представить себе ситуацию, когда на съемках фильма у тебя потрясающий набор исполнителей, каждый из которых по-своему прекрасен, но сцена не получается. Мой великий учитель Андрей Александрович Гончаров всегда говорил нам, что с точки зрения чистоты драматургии футбол — самое точное зрелище. На поле всегда понятна сверхзадача каждой команды, понятно сквозное действие, понятны предлагаемые обстоятельства. «Учитесь!» — говорил он, имея в виду, конечно, лучшие матчи. Главное, чтобы было напряжение и не появлялось ощущения, что никому ни от кого ничего не надо.



— Какие матчи в вашей личной футбольной истории занимают особое место?

— Если говорить о футболе вообще, то один из таких матчей — финал чемпионата мира 1974 года, который я упоминал. Было понятно, что играют не просто немцы с голландцами — Кройф играл против Мюллера. И вот здесь им было действительно очень нужно победить, притом что встречались настоящие футбольные исполины. Мюллеру повезло больше, хотя Кройф мне до сих пор нравится гораздо больше. С точки зрения атмосферы мне запомнился один осенний матч в СКК против «Динамо» Москва. Я тогда очень смеялся, впервые увидев, как болельщики, как сказали бы теперь, троллят игрока. Троллили Валерия Газзаева, и это передавалось по цепочке по всем трибунам. В СКК всё хорошо видно и слышно, я мог разглядеть выражение лица Газзаева — и тогда я понял, что поддержка или неприятие трибун — это серьезно. Было заметно, как минуты с двадцатой человеку стало очень тяжело играть.



Есть еще один матч, правда не зенитовский, который я обожаю — на него я попал в Ташкенте. А гораздо позже мне о нем рассказывал Евгений Ловчев — мы встретились с ним на передаче об исключении сборной СССР из чемпионата мира 1974 года за отказ играть с Чили, которую я снимал. Советский договорняк — это было что-то особенное. А здесь «Спартаку» ничего не нужно было в плане результата, но было нужно, чтобы забил один из игроков — тогда он попадал в клуб Федотова. «Пахтакору» позарез нужна была победа. Они договорились о своеобразном обмене, сделали всё, что нужно, и при счете 2:1 начали вяло катать мяч. Стадион понимает, что происходит что-то не то, стоит свист, но ташкентские болельщики в целом настроены благодушно — результат их устраивает. И тут на замену выпускают одного из молодых спартаковцев, которого никто не предупреждал о договоре, и тот забивает гол. Оставшиеся семь минут напоминали профсобрание — в одном углу катают мяч, в другом игроки двух команд совещаются о том, что делать. В итоге кто-то из игроков «Пахтакора» рванулся в штрафную, спартаковцы завалили его впятером, судья поставил пенальти, и все разошлись довольные счетом 3:2. Но за чем именно я наблюдал, я узнал уже много лет спустя.



— Вы ведь со многими знаменитыми футболистами уже как режиссер встречались?

— Я был режиссером-постановщиком программы «Как это было» на Первом канале, и мы сделали несколько выпусков, посвященных футболу. В частности, делу Стрельцова. Тогда я встречался со многими игроками, имевшими отношение к этой печальной истории, произошедшей накануне шведского чемпионата 1958 года. С Валентином Козьмичом Ивановым, с Никитой Симоняном, Виктором Шустиковым — замечательным мужиком, единственным, кто постоянно ездил к Стрельцову в колонию. И была передача «Золото советского футбола», посвященная двум самым удачным выступлениям сборной СССР — Олимпиаде в Мельбурне и первому Кубку Европы 1960 года. Тогда я тоже познакомился со многими знаковыми фигурами, например с Виктором Понедельником. С ними было безумно интересно общаться, во-первых, потому, что советский спорт, и в первую очередь футбол, был необычной штукой — и он зарождался на их глазах. Только что закончился сталинский футбол, когда целую команду могли расформировать или отправить в лагерь, началась оттепель. Тогда за победу в Кубке Европы футболистам выплатили по 250 долларов и пустили их на день в Париж. Меня интересовал вопрос предложений о переходе в европейские клубы. Но все сказали, что ничего подобного в конце 50-х — начале 60-х не было: западные люди просто боялись подходить к советским футболистам. Думаю, это наложило отпечаток на наш футбол, сделало его более закрытым. Я-то уверен, что футбол — это творчество, а значит, для него необходим обмен идеями, историями и игроками. Там это поняли давно, а у нас поняли очень поздно.



— Положение «Зенита» в жизни петербургского телевидения менялось?

— Когда Пятый канал был городским, а затем стал федеральным, но город продолжал занимать в его вещании существенный процент, «Зенит» вносил важную долю в его успех. Тогдашний директор Марина Львовна Фокина придавала большое значение футбольным трансляциям, поскольку если средняя доля канала была шесть, то во время игр «Зенита» поднималась до 35. Но, с другой стороны, это было обусловлено и тем, что для тогдашнего руководства в этом был определенный ленинградский патриотизм. Потом пришли новые люди, и по стране футбол не собирал столько зрителей, сколько в Петербурге, поэтому вопрос о трансляциях пришлось пересмотреть. Но я помню, что творилось на Пятом канале в 2007-м, когда «Зенит» стал чемпионом. Я помню, как отправляли бригады в аэропорт, как Валентина Ивановна обсуждала встречу на Дворцовой площади, за два часа весь город был опутан флаями и ПТС. Это было настоящее телевидение — еще с утра ничего не планировалось, и вдруг был просчитан маршрут, вечером всех пригласили в студию — пошла настоящая движуха. Это была невероятно духоподъемная и объединяющая вещь, а мне кажется, что настоящее телевидение для этого и существует. В то же время для нас это было еще и использование служебного положения в личных целях — возможность заново пережить эмоции 1984 года.