"Я не корчу из себя гения, я рождён им". На уход Андреа Пирло

• Эта статья в архиве

Андрей Клещенок – о великом насмешнике, которого боялось время

Он даже опекунов жалел. Они бегали вокруг него – злые, сосредоточенные, похожие на сторожевых псов, – и не глядели на мяч. За их задачей терялись личности, они думали не о футболе – только о том, как остановить Пирло. А ему было жаль их.



Маэстро считал, что опека унижает их; его опека – тем более. Они бегали, натасканные тренерами до условного рефлекса, а Пирло все равно находил момент. И тогда в воздух взмывала идеальная передача, через мгновение замиравшая в ногах форварда.



Ему нравилось думать о себе как о режиссере. Андреа видел то, чего не видели другие; будь этом мир двухмерным, он был бы тем, кто видит его в трех измерениях. Его коронки – длинные передачи – расчерчивали пространство по невозможным траекториям. Его штрафные нарушали законы баллистики, создавая собственные, никем не изученные правила.



Мы больше не увидим такой красоты. Андреа Пирло ушел из футбола.



Наверное, это первая за год карьера, которая не оставила недосказанности. Маэстро не губил свою карьеру, как бунтарь из Апулии, не просидел всю жизнь императором одного города и не умирал из-за травмы в момент, когда мир уже лежал у ног. Он выиграл все, о чем мечтают, отдал все, что мог отдать. Он ушел без обмана – тем, кем обещал стать 21 год назад, когда с провинциальной «Брешией» выиграл Кубок Виареджо.



В него, бородатого, похожего на спасителя – да он и был им для Италии начала десятых – верили. Андреа бросал публике вещи вроде «я не корчу из себя гения, я им рожден» или «я с детства знал, что играю лучше других» – и ему всё прощали. Выходя на поле, он доказывал делом. И все его любили.



Он ушел таким, каким обещал, но истинного Пирло мир не знал. Точнее, не понимал. Это странно: поле ведь – абсолютный психолог. Там, в первобытной состязательности, не оставляющей времени на расчет, инстинкты выдают с головой. Дирижеры, бойцы, маргиналы – на поле раскрывались все.



Пирло тоже раскрылся, но почти никто его не понял. Маэстро так и прошел путь – в флегматичной маске, которую ошибочно принимали за нездешность.



Он был абсолютно земным, тутошним и оттого еще более уникальным. Пирло не нуждался в напускном лоске сверхъестественной самобытности, так любимом псевдопоэтами. Он не заглядывался на звезды и не вздыхал по небесам; Андреа играл в приставку и воровал печенье у Индзаги. Лучшие идеи приходили к нему в сортире.



Оттуда он принес секрет Жуниньо. Пирло – единственный, кто разгадал его штрафные. Он бился над ними неделями; в конце ему мерещился призрак бразильского гения, изобретшего безотказный способ доставки мяча в ворота.



Так он добрался до рекорда, который не покорился Дель Пьеро и Баджо, но внешне остался спокойным. Он не заводил партнеров, как Рино, и не орал в раздевалке, как Недвед. У Андреа был другой стиль – флегматичного молчуна.



Маэстро и в жизни носит эту маску – режиссерский трюк, который оттеняет его искристое остроумие. Как много за ней скрывается! За всеми розыгрышами, всеми подколками в футбольной Италии нулевых стояла издевательски молчаливая фигура Андреа Пирло.



Из-за показной серьезности розыгрыши Пирло всегда принимали на веру. Это из-за нее Неста, Бардзальи и Де Росси заблудились в лесу в самый разгар Чемпионата мира. Из-за нее Гаттузо отправлял в лазарет своих же одноклубников. Из-за нее же болельщики считали его величественным художником, не замечавшим восторгов. А он хохотал в душе, забивая со штрафных – и особенно тащился, когда мяч пролетал над самой стенкой, создавая иллюзию доступности: так соперники досадовали больше обычного.



Но опекунов ему было жаль. Он знал, что они не справятся, знал, что найдет свободную пядь и нужное мгновение. И тогда в воздух взмывала идеальная передача – такая же точная и выверенная, как и его карьера.



Ушел Андреа Пирло, который когда-то назвал разминки тренерской мастурбацией. Он играл сердцем, а не мышцами. В мире, где образцово развитые квадрицепсы разгоняют атлетов до рывка Ламборгини, он пробегал стометровку за 14 секунд. Даже его медлительность – особая форма издевки: он был так близок, но всегда недосягаем…



Ушел Маэстро, который флегматичную красоту истинной гениальности сочетал с внутренней издевкой футбольного изувера. Он изощренно шутил над всеми, кто думал, что может сравниться с ним; над всеми, кто – сам или по указке тренера – оказался рядом. Недаром его зовут Пирло. Что ж, он вдоволь посмеялся: мир почти не знал тех, кто был ему ровней.



А таких же, как он, мир не знал вовсе.